Неточные совпадения
Старичок-священник, в камилавке, с блестящими серебром седыми прядями волос, разобранными на две стороны за
ушами, выпростав
маленькие старческие руки из-под тяжелой серебряной с золотым крестом на спине ризы, перебирал что-то у аналоя.
Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать;
маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа
уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.
Маленькая горенка с
маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка
уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он, в чем дело, в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого
малого в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему на
ухо да прибавил только: «Понимаешь!» — а уж там, в другой комнате, в продолжение того времени, как гости резалися в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и балыки, — это все было со стороны рыбного ряда.
Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их за
уши и открыли части лба и висков, которых я не видал еще; видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками
маленького отверстия около рта, то непременно бы задохнулась, и видел, как она, спускаясь с лестницы за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой и исчезла за дверью.
Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы, и, заткнув мохнатые отцовские
уши своими
маленькими тоненькими пальцами, сказала: «Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя люблю».
«
Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще
меньше ростом и тоньше. Так же, как солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
Усталые глаза его видели во тьме комнаты толпу призрачных, серых теней и среди них
маленькую девушку с лицом птицы и гладко причесанной головой без
ушей, скрытых под волосами.
В кошомной юрте сидели на корточках девять человек киргиз чугунного цвета; семеро из них с великой силой дули в длинные трубы из какого-то глухого к музыке дерева; юноша, с невероятно широким переносьем и черными глазами где-то около
ушей, дремотно бил в бубен, а игрушечно
маленький старичок с лицом, обросшим зеленоватым мохом, ребячливо колотил руками по котлу, обтянутому кожей осла.
— Социализм, по его идее, древняя, варварская форма угнетения личности. — Он кричал, подвывая на высоких нотах, взбрасывал голову, прямые пряди черных волос обнажали на секунду угловатый лоб, затем падали на
уши, на щеки, лицо становилось узеньким, трепетали губы, дрожал подбородок, но все-таки Самгин видел в этой
маленькой тощей фигурке нечто игрушечное и комическое.
— Вот я согласен, — ответил в конце стола человек
маленького роста, он встал, чтоб его видно было; Самгину издали он показался подростком, но от его
ушей к подбородку опускались не густо прямые волосы бороды, на подбородке она была плотной и, в сумраке, казалась тоже синеватой.
Его молча слушали человек десять, слушали, искоса поглядывая друг на друга, ожидая, кто первый решится возразить, а он непрерывно говорил, подскакивая, дергаясь, умоляюще складывая ладони, разводя руки, обнимая воздух, черпая его
маленькими горстями, и казалось, что черненькие его глазки прячутся в бороду, перекатываясь до
ушей, опускаясь к ноздрям.
Самгин смотрел на нее с удовольствием и аппетитом, улыбаясь так добродушно, как только мог. Она — в бархатном платье цвета пепла, кругленькая, мягкая. Ее рыжие, гладко причесанные волосы блестели, точно красноватое, червонное золото; нарумяненные морозом щеки,
маленькие розовые
уши, яркие, подкрашенные глаза и ловкие, легкие движения — все это делало ее задорной девчонкой, которая очень нравится сама себе, искренно рада встрече с мужчиной.
Бердников хотел что-то сказать, но только свистнул сквозь зубы: коляску обогнал
маленький плетеный шарабан, в нем сидела женщина в красном, рядом с нею, высунув длинный язык, качала башкой большая собака в пестрой, гладкой шерсти, ее обрезанные
уши торчали настороженно, над оскаленной пастью старчески опустились кровавые веки, тускло блестели рыжие, каменные глаза.
И, пошевелив красными
ушами, ткнул пальцем куда-то в угол, а по каменной лестнице, окрашенной в рыжую краску, застланной серой с красной каемкой дорожкой, воздушно спорхнула
маленькая горничная в белом переднике. Лестница напомнила Климу гимназию, а горничная — фарфоровую пастушку.
Голос у нее низкий, глуховатый, говорила она медленно, не то — равнодушно, не то — лениво. На ее статной фигуре — гладкое, модное платье пепельного цвета, обильные, темные волосы тоже модно начесаны на
уши и некрасиво подчеркивают высоту лба. Да и все на лице ее подчеркнуто: брови слишком густы, темные глаза — велики и, должно быть, подрисованы, прямой острый нос неприятно хрящеват, а
маленький рот накрашен чересчур ярко.
Самгин смотрел на ее четкий профиль, на
маленькие, розовые
уши, на красивую линию спины, смотрел, и ему хотелось крепко закрыть глаза.
Он преподавал русский язык и географию, мальчики прозвали его Недоделанный, потому что левое
ухо старика было
меньше правого, хотя настолько незаметно, что, даже когда Климу указали на это, он не сразу убедился в разномерности
ушей учителя.
Мать редко смеется и мало говорит, у нее строгое лицо, задумчивые голубоватые глаза, густые темные брови, длинный, острый нос и
маленькие, розовые
уши.
К
маленькому оратору подошла высокая дама и, опираясь рукою о плечо, изящно согнула стан, прошептала что-то в
ухо ему, он встал и, взяв ее под руку, пошел к офицеру. Дронов, мигая, посмотрев вслед ему, предложил...
Седые усы его росли вверх к
ушам, он был очень большой, толстый, и экипаж был большой, а лошадь —
маленькая, тощая, и бежала она мелким шагом, как старушка. Извозчик свирепо выкрикивал...
Там, на большом круглом столе, дымилась
уха. Обломов сел на свое место, один на диване, около него, справа на стуле, Агафья Матвеевна, налево, на
маленьком детском стуле с задвижкой, усаживался какой-то ребенок лет трех. Подле него садилась Маша, уже девочка лет тринадцати, потом Ваня и, наконец, в этот день и Алексеев сидел напротив Обломова.
«А она не поймет этого, — печально думал он, — и сочтет эти, ею внушенные и ей посвящаемые произведения фантазии — за любовную чепуху! Ужели и она не поймет: женщина! А у ней, кажется,
уши такие
маленькие, умные…»
Нехлюдов сел у окна, глядя в сад и слушая. В
маленькое створчатое окно, слегка пошевеливая волосами на его потном лбу и записками, лежавшими на изрезанном ножом подоконнике, тянуло свежим весенним воздухом и запахом раскопанной земли. На реке «тра-па-тап, тра-па-тап» — шлепали, перебивая друг друга, вальки баб, и звуки эти разбегались по блестящему на солнце плесу запруженной реки, и равномерно слышалось падение воды на мельнице, и мимо
уха, испуганно и звонко жужжа, пролетела муха.
Последняя фраза целиком долетела до
маленьких розовых
ушей Верочки, когда она подходила к угловой комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть… Неужели это тот самый Сережа Привалов, который учился в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за
ухо, когда они играли в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и в голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених для Нади!»
По оплывшей бородатой физиономии Ильи от одного
уха до другого проползает конвульсивное движение, заменяющее улыбку, и
маленькие черные глаза, как у крота, совсем скроются под опухшими красными веками.
Затем буду опять его издавать и непременно в либеральном и атеистическом направлении, с социалистическим оттенком, с
маленьким даже лоском социализма, но держа
ухо востро, то есть, в сущности, держа нашим и вашим и отводя глаза дуракам.
Удэгейцы — большие любители металлических украшений, в особенности браслетов и колец. Некоторые старики еще носят в
ушах серьги; ныне обычай этот выходит из употребления. Каждый мужчина и даже мальчики носят у пояса два ножа: один — обыкновенный охотничий, а другой —
маленький кривой, которым владеют очень искусно и который заменяет им шило, струг, буравчик, долото и все прочие инструменты.
Лицо у него
маленькое, глазки желтенькие, волосы вплоть до бровей, носик остренький,
уши пребольшие, прозрачные, как у летучей мыши, борода словно две недели тому назад выбрита, и никогда ни
меньше не бывает, ни больше.
Животное это по размерам своим значительно уступает обыкновенному бурому медведю. Максимальная его длина 1,8 м, а высота в плечах 0,7 м при наибольшем весе 160 кг. Окраска его шерсти — черная, блестящая, на груди находится белое пятно, которое захватывает нижнюю часть шеи. Иногда встречаются (правда, очень редко) такие медведи, у которых брюхо и даже лапы белые. Голова зверя конусообразная, с
маленькими глазками и большими
ушами. Вокруг нее растут длинные волосы, имеющие вид пышного воротника.
Он имеет притупленную морду, небольшие
уши и
маленькие глаза.
Он похож на
маленького кролика, только без длинных
ушей; общая окраска его буро-серая.
Медведь приближился, Дефорж вынул из кармана
маленький пистолет, вложил его в
ухо голодному зверю и выстрелил.
Я оказался в большом затруднении, так как лица приснившейся мне девочки я совсем не видел… Я мог вспомнить только часть щеки и
маленькое розовое
ухо, прятавшееся в кроличий воротник. И тем не менее я чувствовал до осязательности ясно, что она была не такая, как только что виденная девочка, и не «шустрая», как ее младшая сестра.
Потом пришла
маленькая старушка, горбатая, с огромным ртом до
ушей; нижняя челюсть у нее тряслась, рот был открыт, как у рыбы, и в него через верхнюю губу заглядывал острый нос. Глаз ее было не видно; она едва двигала ногами, шаркая по полу клюкою, неся в руке какой-то гремящий узелок.
Был слаб, едва ползал и очень радовался, когда видел меня, просился на руки ко мне, любил мять
уши мои
маленькими мягкими пальцами, от которых почему-то пахло фиалкой.
Помню, был тихий вечер; мы с бабушкой пили чай в комнате деда; он был нездоров, сидел на постели без рубахи, накрыв плечи длинным полотенцем, и, ежеминутно отирая обильный пот, дышал часто, хрипло. Зеленые глаза его помутнели, лицо опухло, побагровело, особенно багровы были
маленькие острые
уши. Когда он протягивал руку за чашкой чая, рука жалобно тряслась. Был он кроток и не похож на себя.
— Што ты, Петр Елисеич?.. Не всякое лыко в строку, родимый мой. Взъелся ты на меня даве, это точно, а только я-то и
ухом не веду… Много нас, хошь кого вышибут из терпения. Вот хозяйка у меня посерживается
малым делом: утром половик выкинула… Нездоровится ей.
Бегут сани, стучит конское копыто о мерзлую землю, мелькают по сторонам хмурые деревья, и слышит Аграфена ласковый старушечий голос, который так любовно наговаривает над самым ее
ухом: «Петушок, петушок, золотой гребешок, маслена головушка, шелкова бородушка, выгляни в окошечко…» Это баушка Степанида сказку рассказывает ребятам, а сама Аграфена совсем еще
маленькая девчонка.
Бог знает, что это было такое: роста огромного, ручищи длинные, ниже колен, голова как
малый пивной котел, говорит сиплым басом, рот до
ушей и такой неприятный, и подлый, и чувственный, и холодно-жестокий.
— Пойдем-ка со мной, любезный! Как ты смел трогать портфель в моем кабинете, — сказал он, вводя меня за собой в
маленькую диванную. — А? что ж ты молчишь? а? — прибавил он, взяв меня за
ухо.
— Как спустить? Уставим в перекладину-то слегу, привяжем его за уши-то к ней на слабой веревке, старые-то перекладины его перерубим, — вот он и пойдет, — объяснил другой, молодой еще довольно
малый.
— Видите! — сказал доктор и показал им голову. — Видите! — и он указал на отодранное
ухо. — И вот эти
маленькие дырки в полтора вершка величины; ну, и подпишитесь ко всему этому! — прибавил он, показывая на осмотр, написанный Вихровым.
Беспрестанное повторение Парфеном слов: ваше высокоблагородие, ваше благословение, вдетая у него в
ухе сережка, наконец какой-то щеголеватого покроя кафтан и надетые на ноги старые резиновые калоши — дали Вихрову мысль, что он не простой был деревенский
малый.
Уши маленькие, сухие, почти прозрачные.
Самый
маленький заводский служащий, который бегал с пером за
ухом, и тот знал малейшие подробности приезда набоба, отношения враждовавших партий и все эпизоды поездки в горы.
Голос у нее был глуховатый, говорила она медленно, но двигалась сильно и быстро. Большие серые глаза улыбались молодо и ясно, а на висках уже сияли тонкие лучистые морщинки, и над
маленькими раковинами
ушей серебристо блестели седые волосы.
Встал адвокат, которого мать видела у Николая. Лицо у него было добродушное, широкое, его
маленькие глазки лучисто улыбались, — казалось, из-под рыжеватых бровей высовываются два острия и, точно ножницы, стригут что-то в воздухе. Заговорил он неторопливо, звучно и ясно, но мать не могла вслушиваться в его речь — Сизов шептал ей на
ухо...
В пол-аршина от лица Ромашова лежали ее ноги, скрещенные одна на другую, две
маленькие ножки в низких туфлях и в черных чулках, с каким-то стрельчатым белым узором. С отуманенной головой, с шумом в
ушах, Ромашов вдруг крепко прижался зубами к этому живому, упругому, холодному, сквозь чулок, телу.
На левом
ухе, внизу, у тебя
маленькая родинка, точно след от сережки, — это прелестно!..»